LSD-land

За всё надо платить...

Было это зимой 2008, в перерыве между поездками в Америку. Хотел я ответить на вопрос, кто я. Уж очень всё спуталось. И тут наткнулся на казавшийся интересным ход - приём психоделиков. Как будто, если вытащить из под ног почву, на себя легче глядится.
Закинул я маячок, в одну очень интересную компанию: «ищу чистый лизегин». Так называется пресловутая кислота, ЛСД-25. Восторг открытия, пришёлся на 60 годы, её применяли в психотерапии, лечили алкоголизм, использовали для творческих озарений. Америка в этом ушла дальше всех, психоделические театры Кена Кизи, целое направление в музыке, литературе и, конечно, движение хиппи.
Восторг ожидания других реальностей был и у меня.
Через месяц энтузиасты нашли, привезли из Питера партию разукрашенных рожицами марочек. И пригласили на пробу. Удовольствие – всего пятьсот рублей.
На вкус – разжёванная марка сильно горчила. В квартире было восемь психонавтов. Некоторые закинулись уже в метро. Старые фотографии еврейской актрисы, ушедшей из жизни и забытой. Полки, забитые бульварными детективами. Потёртый ковёр, утративший цвет. Стол изрезанный, с выпивкой и закуской. Все приготовились к веселью, предполагали, что будет как под грибами, только глубже.
И оно началось. Только у меня «всё» не наступало. Я только ухмылялся, - слушая возгалсы:
«Ну это..., я не могу больше терпеть».
За окном была морозная зима, батареи ели топились, но им стало очень жарко. Распахнули все окна. Один парень с голливудским раздвоенным подбородком жаловался на бегающих по коже насекомых.
«Да ты гонишь, такие бэд триппы только в плохом кино», - сказал ему я.
Он начал скидывать с себя всю одежду пока не разделся до трусов. Кто-то кинул ему рваный полосатый халат. Так он всю ночь и ходил в нём.
Попеременно кого-то тошнило, они бегали в туалет. А меня всё не брало.
Я взгрустнул от облома, стал читать неожиданно от куда взявшуюся книгу Булгакова – «Записки мертвеца».
«Это не возможно!» - фраза вечера доносилась до меня.
Читал я полчаса, пока не заметил, как начали прыгать буквы. Читать было увлекательно – буковки играли сами с собой. Из разных строчек буквы сцеплялись в слова и предложения.
«Унылой чёрную порою... однажды в Техасе» прочитал я и подумал, что для Булгакова это довольно странно. Книгу я отложил.
Розы, вспыхнувшие на обоях налились цветом, набухли, возникли острейшие шипы. Они начали извиваться, расти. Цвет лепестков пульсировал от алого до бордового, коричневого. Я видел как они расцветали и засыхали.
«Вот теперь началось, я вижу у тебя, Андрюшенька, не беспокойся, это только начало».
Начало, такое начало... Что-то произошло со светом, он стал таким уютным, заговорщическим. Мы все уселись за стол, почувствовав к друг другу нежную близость людей, проживших вместе тысячу лет. Мы все про друг друга знали, и снисходительно улыбались. Американское кантри крутили по радио, от куда-то взялась эта до боли знакомая мелодия. Конечно, мы все из Техаса, фермеры, клерки, мы оттягиваемся так раз в год, принимая ЛСД. И не в какой-то тёмной России мы лютой зимой, а в солнечной америке.
Рыжий, первый взорвал воздух выстрелами из револьвера, говоря пыщ, пыж. Все вытащили воображаемые пушки и начали палить как ковбои из старых фильмов в кабаке про Дикий Запад. Это был момент ясности и единения «Пыщ, пыщ».
Взгляд ушёл у меня на стену, где зелёными красками шевелилась картина. Автобус, да да, то самый автобус Кизи, ехал по горкам Сан-Франциско. Кизи предлагал прокатится. Я хотел ответить, но понял, что кто-то на меня пристально смотрит сзади.
Из экрана компьютерного монитора на меня глядел нарк. Глядел с какой-то претензией, явно осуждая. Другие психонавты тыкали на него пальцами.
Я отошёл, взгляд проследовал за мной. «Этот явно не из нас» - сказал я, подошёл к комьютеру и что-то начал делать мышкой. Результат оказался волшебным. Вместо него появилась картина Эдварда Мунка «Крик».
«Вот так»
«Что ты наделал!»
«Зачем?!»
«Ты сам понял, что ты наделал?»
Все, кроме меня в ужасе разбежались, хватаясь за голову. Мне было приятно. По тело я чуствовал разливалась приятная лихорадка. Орущий мужик весело извивался.
За чем-то я сказал: «В этой комнате хуёво, пойду где пиздато». И вышел в кухню.
Кухня разъехалась до невероятных размеров. В ней сидел щуплый паренёк и пил чай.
«Чайку?»
«Чайку».
«Да, мы друг друга не переносим, но с этим приходится мириться», - сказал он наливая в чашку дымящегося чая».
«Пойдём за мороженкой»
«Не хочу»
«Эх, восемь лет жизни отдал спорту, а теперь здесь. Да ты понимаешь, - восемь лет отдать спорту».
«В этой комнате, пиздато, пойду где хуёво» - прочеканил я.
Там было ещё хуже, играли в контр страйк.
«Аааааааа сверху обходи». «Прыжочек, отскокчик». «Стреляй ублюдок, он растворяется».
Я закрыл дверь комнаты, вернулся на кухню.
Тем временем самые смелые сходил в магазин, принесли ящик «ягуара» и набитый битком пакет с мороженным.
«Мороженка».
«Мы друг друга ненавидим».
Ели мороженное до половины и выбрасывали в окно. Запивали «ягуаром».
Я вдруг остался один. Свет в кухни погас. Лёг на раскладушку. Смотрел на деревья из окна, смазывающиеся по ветру. Так одиноко и бесприютно шевелилось облако.
«А ведь нет ничего, все эти оболочки, стряхнув. Все понятия, и знания, все имена, нет ничего под этим, ни души, ни разума. Как ничтожно это понятие Я, ни капли своего, лишь связи, связи, бесконечные связи, стоит которые порвать, и вот так, оказываешься в первозданной пустоте, в ирреальности. Это даже не страшно, это вообще никак. Сколько бы на это не нахлобучили, какую вавилонскую башню не построили, всё равно она рухнет. Вот сейчас рухнуло, оживёт ли когда-нибудь. Да мы все облипшие мертвецы...»
На пять минут мне показалось, что действие окончилось.
«Фу, вот и всё, а говорили восемнадцать часов», - попил чаю и всё началось снова. И так с антрактами до самого утра.
За окном валил снег. Кто-то спешил на работу. «Есть люди, способные воспринимать цель».
Когда за окном заиграло солнце пытались танцевать под транс, но как только начинали вливаться в ритм, всё сбивалось. Галлюцинации продолжали неистовать. Они уже в открытую совокуплялись с друг другом. Вопила Вагнеровская опера, мешая драм анд бейс переливами.
Одел тёмные очки, стало легче.
Позвонил друг: «Как ты?».
«Никогда никогда, это не пробуй, не наркотик это, это пасть ничто!».
В семь я свалил с праздника. Казалось, что в метро все упоротые, как и я, нервно ожидающие конца поездки или конца света.
А ведь это модель жизни, трип хороший, плохой, когда-нибудь кончается, и вот так и жизнь, отыграв, ложно пустив корни откровения подойдёт к концу. Всю жизнь мы ждём чего-то, ждём. Мешаем водку гвоздём! Стены светились бензиновой радугой...
Эксперимент подходил к концу. Лишь образ кухни, с наползающим миром, выкристаллизовывающимся из обрывков образов, до сих пор стоит передо мной. В Питере, я напишу сказочку «Возвращение», но, как неудачно, как туманна , неумела она будет написана. Надо было сказать просто - мы ничто, создающие себя из безумия, это гибельный путь, и поэтому боимся себе признаться. Быть может спасение в какой-нибудь религии, или в хладнокровии реальных дел...
Вывод. Не ты смотришь в ЛСД, а оно смотрит, изучает тебя, как та самая ницшеанская бездна, слишком глубокая для наших хрупких тел.
В восемь часов вечера позвонил знакомый. Я, полуживой от отходняка, услышал из трубке:
«Я попробовал героин, это круче чем секс!».
Сбросил звонок и взорвался. Мне хотелось расквитаться. За заплесневевшие гнёзда бетонных клеток. От бесконечности злости, от тупости, от безисходности моего поколения. От хладнокровия ежедневного самоубийства. Искрой ножа в руках ввалится на ваш медиа праздник. Я задыхался...
Андрей